Да, я тоже их иногда пишу. Самой страшно).
Племянница людоеда Жил-был на свете людоед, и была у него племянница. Людоед варил (а также жарил, мариновал, тушил, запекал в гриле) пастухов и бродяг, а в обязанности племянницы входило помогать ему по хозяйству: она чистила котлы, мыла посуду, гоняла по углам мышей и закапывала на заднем дворике кости. И вот довелось ей однажды найти среди тех костей голову – да такую красивую, что рука не поднималась хоронить её среди нечистот.
Племянница и не стала. Вместо этого она вымыла и расчесала голове длинные белокурые волосы, зубы вычистила, вставив на место выбитых драгоценные камни. Втёрла в скулы, подбородок и лоб дорогой крем, приготовленный из слизи жаб и рыданий болотных лягушек, и даже чуть-чуть припудрила щёки румянами.
- Уж если Вы и при жизни были таким красавцем, - сказала Племянница Людоеда, отнимая пуховку от лица головы, - То прямо и не знаю, как Вас в наши края занесло. Драконов здесь с позапрошлого века днём с огнём не сыскать, а убивать людоедов работа малопрестижная – рыцарям не по чину. Да и платят за неё гроши. Вот и питается мой дядя всякой дрянью: всё пастухи да гномы, гномы да пастухи… Бывало, приведет очередного пастушка на кухню, а сам на печку спать завалиться. Так тот рыдать начинает, руки мне целовать: «Отпусти, мол, красная девица, у меня семья дома осталась, жена молодая все глаза проглядела, детки мал мала меньше голодные по лавкам сидят, плачут, отца дожидаются». Честное слово, слушать противно. А уж уродливые какие! У одного руки в синих венах, другой бельмом на глазу щеголяет, третьему сто лет в обед исполнилось, а всё туда же: жена молодая, дети малые… А дядя мне пеняет потом: мясо, дескать, жёсткое, готовить, девка, не умеешь, замуж тебя такую никто не возьмёт.
- Это я-то, которая Французскую Кулинарную Академию с отличием закончила, готовить не умею! – возмущенно продолжила она. - Да я по балам в столице ездила, кавалеры наперебой кадриль приглашали вести, всё вплотную прижаться норовили! А он - «готовить не умеешь»…
Так, день за днём, разговаривала Племянница с мёртвой головой, сетуя на свою горькую участь; истории забавные рассказывала, то и дело приключавшиеся с мышами. С теми самыми, которых она по углам гоняла. И так продолжалось до тех пор, пока голова не начала загнивать, а Людоед жаловаться на неприятный запах, доносящийся из кухни.
Племянница подумала-подумала, да завернула голову в цветастый платок, зачерпнула из котелка своего фирменного супа и отнесла всё это деревенской колдунье, сестре Людоеда, ютившейся в домике на самом краю отвесной скалы.
- Открывай, старая кошёлка! – кликнула Племянница, подходя к дому ведьмы. А поскольку племянницей она приходилась и этой колдунье, чья сестра когда-то согрешила с забредшим в лощину принцем, то за дерзость ее тетушка не спалила, не прокляла, но, напротив, приняла очень ласково и за супчик по-родственному благодарила.
А относительно мёртвой головы сказала вот что:
- Мумифицировать его дело несложное. Дам я тебя порошок, зелье, а кочергу раскалённую ты и сама найдёшь, где взять. Только не это должно тебя беспокоить. Скоро явится к тебе девушка, которая человека этого любит больше жизни и которую он, когда сам был жив, больше жизни любил.
Здесь Племянница пробормотала что-то вроде «это заметно», но колдунья сделала вид, что не расслышала.
- А девушка эта не простая – она дочь Эха и крестница Лиха, так что ты её бойся и берегись.
Племянница Людоеда ухмыльнулась скептично, за совет поблагодарила, порошок и зелье взяла, да и в обратный путь отправилась.
Дома она, раскалив на огне кочергу, выжгла голове глаза и рот, а потом и вовсе её за печные заслонки бросила, предварительно смазав их зельем и высыпав в огонь порошку. Одним словом, сделала всё, как тётя учила, и наутро голова из печи ещё краше прежнего выкатилась. Пуще того: разговаривать начала. И всё-то жаловалась, как горько ей, что разлучили её с любимой – дочерью Эха, крестницей Лиха, всё рассказывала, какая она, эта дочь, добрая да красивая:
- Глаза у ней горят, как два полумесяца, а волосы чёрные, в две косы заплетённые, она подобно короне носит. Кожа её белая-белая, улыбка нежная, ласковая. И никто в княжестве не может с ней сравниться ни в великодушии, ни в чистосердечии…
И так подробно голова описала красоту той девушки, что Племянница, сделав кое-какую скидку на пелену, застилавшую глаза влюблённого, узнала в ней дочь герцога здешних земель. Догадалась, что голова эта – голова пажа, которого герцог повелел извести, ибо дочь его давно за другого была просватана.
Снова Племянница Людоеда завернула голову в платок, села на дядиного мула и в кратчайшие сроки доехала до герцогского замка, где в награду за смерть пажа ей были отведены северо-западные плодородные угодья.
А от мести дочери герцога, которому в юности довелось встретить в лесной тиши, пугливую нимфу Эхо, Племянница Людоеда избавилась следующим образом: добравшись до своих земель, она в первую же ночь выкопала яму, в которую и положила мертвую голову. К утру на этом месте вырос куст боярышника, а когда Племянница побрызгала на него тетушкиным зельем, куст этот превратился юношу, как две капли воды походившего на убитого.
Юноша этот, понукаемый людоедовой Племянницей, отправился тайно в герцогский замок, где провел с дочерью хозяина долгую, но единственную ночь: спал с ней, ел с ней и пил с ней. А наутро исчез.
И с тех пор в каждом блюде, подаваемой юной герцогине, в каждом плоде, в каждом приносимом запахе чудилась дочери Эха, крестнице Лиха плоть возлюбленного её. Это его руки лежали средь пышных яств на белоснежных скатертях, это его глаза смотрели на неё из сердцевины надкушенного яблока, это его кровь она пила, склонившись над ручьём или поднеся губы к винному кубку.
Совсем обезумела бедная девушка и во время очередной трапезы заколола себя ножом для чистки фруктов. Старый герцог не вынес горя и вскоре умер. После его смерти часть рыцарей пустилась в странствия, часть поспешила ко двору, увлекая за собой прелестных дам из герцогской свиты. А из слуг, кто разбежался, а кто, упаковав в саквояж остатки ценностей, что ещё оставались в герцогском замке, последовал за новыми господами.
Замок обезлюдел.
И проезжал на исходе тех дней через северо-западные земли молодой королевич. Тот самый, за которого герцог свою дочь просватал, окрестив её в купели вместе с коварным Лихом.
Никого не найдя в замке, королевич постучал в двери сторожки, стоявшей неподалёку. Ему открыла девушка – молодая и очень красивая, разве что зубы чуть-чуть островаты были.
- Не знаешь ли ты, милая девица, что стало с хозяином этих земель и где прекрасная дочь его? – любезно спросил у неё королевич.
- Герцог умер, слуги его разбежались, а дочь его – я. Жениха своего жду, который должен приехать с той стороны гор и забрать меня в своё королевство.
Королевич очень обрадовался, что у него такая красивая невеста, посадил ее на коня и увез в дальние-дали, где и по сей день идёт молва о мудрой и справедливой правительнице, привезённой с той стороны гор.
P. S. Варенька, .